Он стремится к глубокому знанию отдельных объектов - авторов, текстов, отдельных глав литературной истории - не к формулировке законов и обобщений. Использовать терминологию эпистемолога Уиндельбанда: это высокорисковая, а не номотетическая дисциплина. Ну, перед лицом стандартизованных объектов - в случае с рекламой и продукцией в средствах массовой информации, а также с фольклором - индивидуализирующий подход кажется излишней роскошью. Мы сосредоточились на выборке, чтобы выделить общие характеристики рекламного языка.

Ни один из трех критиков не читал рекламу, поскольку она читала Расина, Данте или Бальзака. В других отношениях также объясняется, почему ученые литературы в Италии до сих пор мало рекламировали, оставляя поле свободным от дисциплин более ориентированным на номотетический подход, такой как семиотика и социология. Прежде всего, футуристическая установка, прописанная с первого выстрела: длинное поле, показывающее цилиндрический туннель, поднятый в круговом суде, настоящий колодец, границы которого нельзя увидеть ни вверх, ни вниз.

Архитектурный гигантизм может вызывать архетип фантастических научных образов: Метрополис. Зритель бросается в запасную вселенную, полную когнитивной дезориентации для некоторых снимков. И на первой сцене Метрополиса с его печальной процессией неуклюжих рабочих он также упоминает продолжение на месте. Давайте посмотрим, внутри туннеля, ряд людей, одетых в серые костюмы для работы, вступая воинственно, без лиц, почти наподобие автомобилей.

Они чередуют детали своих лиц и ботинок, у кого-то есть маска, может быть, респиратор, у других - очки, у всех есть волосы, выбритые до нуля. Маршевая колонка чередуется с более короткими выстрелами - почти вспышками, которые изначально нелепые, - других персонажей, бегущих к камере, возможно, возглавляемых в том же месте, что и мужчины в костюме: это девушка в атлетике, блондинке, Белая куртка, красные шорты, манжеты и некоторые одетые в черный цвет агенты, защищенные от беспорядков. У девушки есть молот для сноса в руках, агенты - это пули.

Мы все еще не понимаем, где мы находимся или что происходит, но уже волшебство редактирования - параллельное крепление с восходящей прогрессией, античный гений, такой как кино Гриффита, вызвало наше условное отражение зрителей, О порядке. Мы находимся в центре преследования. И с погоней активируется один из механизмов повторного действия фильма: крайний срок. Придет ли наша героиня туда, где он должен делать то, что хочет, прежде чем трекеры поймают его? Короче говоря, ожидание - вопрос, на который будет дан ответ в течение нескольких десятков секунд, напряжение, которое будет следовать за разрешением, мгновенное беспокойство.

Не столь лабильным является когнитивная тревога, создаваемая первоначальной онтологической дезориентацией. В каком мире мы, на какой планете, в каком году? Саундтрек нам не помог. Фильм открывается звуком сирены тревоги: звук, который через регулярные промежутки времени проколол все пятно. Давайте начнем связывать эту тревогу с извержением героина. Мы можем провозгласить свою героиню, по сути, поскольку единственное, что не в порядке, в мире, в котором мы находимся, характер, который создает повествование вне ее семантического поля, сказать это с Юрием Лотманом, является ее.

Понимая, вне места в этом сером мире, по сравнению с этой странной толпой, этот антиутопический сценарий - мы можем использовать этот термин, теперь хороший кусок более жадных зрителей уже активирует межтекстовый скрипт. Однако не так уж неуместно в отношении рекламных соглашений, где появление белокурого человека, безусловно, нельзя считать сюрпризом!

С первого выстрела мы услышали в фоновом режиме, изначально асинхронный, голос оратора. Только через две недели появится его внешность: жесткое лицо, очки технократа; Его синее изображение окружено цифрами и словами на большом экране большой переполненной аудитории людей в сером костюме; Место, до которого все видимые персонажи сходятся: полевое поле, которое действует как точный центр всего напряжения, накопленного в первых выстрелах. Фактически в зрительном зале устанавливаются первые статические снимки пятна, первое, в котором персонажи являются реальными, поглощенными созерцанием изображения лидера, и перемещение в заднюю тележку - это камера, которая предполагает в этом Так амплитуда толпы.

Как и во многих кинематографических диалогах, речь диктатора работает более коннотативно, чем обозначение. Мы думаем о научной фантастике или бесхитростном техническом обмане, о тех суматошных речах, полных более или менее эзотерических технических терминов, которые должны порождать впечатление научной правдоподобия в зрителе. В этом случае мы могли бы поговорить о политическом пузыре, в котором некоторые ключевые слова служат для создания общественно-политической атмосферы, предлагая обстановку с роскошными мазками.

Прежде всего, это дискурс самореференциальной и самореферентной власти, привыкший праздновать свои обряды: «мы празднуем», «первый славный юбилей». Это сила, основанная на пропаганде, цензуре, манипулировании совестью: очищении информации, объединении мыслей. Тоталитаризм, основанный на массировании и подавлении каждой индивидуальности: «Мы - один народ, с одной волей, одной решимостью, одной причиной». Власть, привыкшая в состоянии непрерывной войны к снятию призрака врага: «Наши враги». Но только чтобы успокоить своих подданных с уверенностью в окончательной победе: «мы победим!».

Напомним, что это место первоначально было адресовано только американской общественности. Что ж, в американском контексте, полный реаганов в 1980-х годах, в последней очереди холодной войны, кульминацией которой в том году в бойкоте Олимпийских игр в Лос-Анджелесе коммунистическими странами, термин «идеология» не имеет множественности Значения, которые он может иметь в европейском контексте: видение мира, концепция истории и общества или самая ложная социально определенная совесть. «Идеология» в американском контексте сразу же относится к тому второму угрожающему миру, который все еще стоит, к тоталитаризму в советской манере.

В сочетании с термином «сад», особенно плотным с библейским эхом в протестантском контексте, метафора смещается в насмешливый оксюморон. «Сад чистой идеологии» - это обратная сторона утопического «сада Эдема», адского антисада: на практике черно-белая антиутопия, экранированная пятном.

Но история дошла до своего поворотного момента. В более читаемом боксе - идеально ориентированный американский план, против часовой стрелки до середины диктатора - наша героиня проходит через монументальный коридор, который входит в аудиторию. Из следующего, мы понимаем, что полицейские преследуют. Женщина останавливается и начинает поворачиваться на себя, поворачивая ее ногу с типичным жестом молотковой пусковой установки, взятой снизу к другой. В тот момент, когда диктатор произносит свой триумфальный вывод «мы победим», она кричит молотком.

Крепление усиливает напряжение с большим мастерством. Сначала с быстрым полевым и встречным чередованием, подпрыгивая от диктатора до героина при каждом повороте. Существует большой взрыв, который инвестирует в его ослепительный свет, а его ветры - жестокая толпа. В рекламе слово, лучше написанное как Роланд Барт, уже наблюдалось, имеет «якорь» функцию над неопределенностью визуальных кодов. Таким образом, постановка его на месте не является общей антиутопией, это мир, воображаемый четырьмя десятилетиями ранее Джорджем Оруэлом.

Диктатор, который проповедовал всюду по фильму, является переизданием Великого Брата, переработанным и исправленным для эпохи информатики. Короче говоря, повторение подчеркивает очевидное времяпрепровождение, хотя и несколько подавляющее, то есть, когда Оруэлл «принял правильное решение или нет», как Томас Пинчон всегда пишет в своем замечательном введении к изданию романа «Пингвин».

Но здесь мы не в кино или в романе. Мы столкнулись с местом в $ 000 - настоящим альбомом за эпоху, который транслировался во время Суперкубка, самого наблюдаемого события американской общественности: около 140 миллионов зрителей и минут пространства Рекламодатель стоит $ 000.

Теоретически, место, казалось, было проголосовано за банкротство. Но помимо анекдотического полуфинала, этот эпизод поддается анализу эффективности рекламы. Как известно, рекламные ролики тщательно проверяются фокус-группами, которые должны представлять средний получатель. Поэтому рекламодатели стремятся предотвратить риски любого коммуникативного акта заранее: непонимание, непонимание, принудительные наступления и т.д. такие методологии оцениваются: они склонны препятствовать самым сложным и неоднозначным сообщениям, подталкивая к некоторому конформизму, что, в свою очередь, приводит к тому, что подавляющее большинство рекламных сообщений является не чем иным, как незабываемым фоном, который вскоре забывается.

С другой стороны, не говорится, что неоднозначное место, которое вызывает вопросы, насильственно проголосовало за банкротство. Неоднозначность, добровольный отказ от каждой ортодоксальной рекламной грамматики - продукт никогда не отображается на месте, и нет ничего конкретного в его использовании - они привели в движение сообщество интерпретации. Даже режимы проветривания - место транслировалось только один раз во время Суперкубка и никогда больше - акцентировано воздействие. Место не было поглощено повторением, из банализованной экспозиции, однако оставалось бродить в коллективном воображении.

Теперь речь идет о маркетинге событий, сообщении, основанном на риторике особого случая, торжественно, но в то время эксплуатация, вероятно, была результатом этого дела. Розенблюм также готовился к выпуску ранее упомянутого фильма Роберта Редфорда, и он опасался, что проект, очень амбициозные и сдержанные интеллектуальные требования, был бы поврежден сопутствующим рекламным роликом по той же теме. С намеком на то мы также можем заметить, что это место было дозой двусмысленности, какой бы терпимой ни была массовая аудитория.

Подобно многим случаям постмодернистской тематики, пятно является примером такого коммуникативного режима, называемого двойным кодированием, двойным кодированием. Он поддается использованию на нескольких уровнях зрителей с большими или меньшими интертекстуальными навыками, не ставя под угрозу их собственную разборчивость. Даже те, кто не поймает аллюзии аллюзии, все равно смогут признать антиутопические особенности описанного общества. Внешняя дискуссия также является манихейской аксиомой этого места: свобода, мужество, героизм - все это от женского героя, а с другой - угнетение, серость и утверждение.